На столе стояла целая банка счастья: сладкие вишни без косточек, такие, которыми украшают торты и большие пирожные. Вишенки можно было брать за черенки и с хрустом откусывать: они были крепкие, прохладные и ароматные. В какие-то моменты казалось, что они такие сладкие, что уже больше не съешь, но руки сами тянулись к пузатой банке, и на блюдце рядом росла горка из черенков. Итано брала одну вишенку за другой, потом со вздохом остановилась и спрятала банку в холодильник. Тщательно вымыла руки, вытерла стол и разложила материалы для работы.
Утро было в самом разгаре. Солнце, расталкивая плечами занавески, раскрашивало стены и пол в жизнерадостные краски. Остатки снега на деревьях немного слепили глаза, если подойти к окну и смотреть на абрикосовые деревья.
Итано придвинула столик поближе к окну, встала босыми ногами на тёплый прямоугольник, небрежно брошенный солнцем на полу, и приступила к новому переплёту.
Несколько месяцев назад девушка сделала переплёт для одной любимой книги, зачитанной настолько, что обложка норовила отвалиться от дуновения воздуха, а страницы рассыпались, как жемчужины на порванной нитке. Книжку она брала с собой в поездки, и как-то зашла в гости к подруге и показала свою работу. Обложка в несколько слоёв вышла на славу. Её долго и восхищенно вертел в руках муж подруги, позвонил своему брату, издателю, тот немедленно приехал и через десять минут предложил Итано сотрудничать с ним: делать переплёты ручной работы для редких изданий. Не соглашаться было бы неразумно: совмещать работу с приятным занятием редко кому удаётся, тем более что издатель, Ойван-руми, разрешил девушке работать дома, если ей так удобнее.
Сегодня ей предстояла очень кропотливая работа: страницы книги уже были готовы, но ближе к обрезу их надо было обработать особым слабым красящим составом, чтобы имитировать чуть состаренную книгу, а к концу работы, после переплетения, сделать торшонирование, чтобы обрез был на ощупь шероховатым. У обычных книг на обрез не обращается никакого внимания, подумала девушка, именно поэтому светлые страницы от частого употребления темнеют в центре и к уголкам. А если бы к книгам относились как к произведениям искусства в любой мелочи, может, и читали бы их чаще. Для обрезов, например, почти перестали применять мраморную покраску, а она выглядит, пожалуй, богаче золотого обреза: сложность лишь в том, чтобы аккуратно наносить пятна краски на идеально пригнанные друг к другу страницы. Или, что уж совсем редкость, со всех трёх краёв, где страницы обнажены, на них можно выдавливать орнаменты филетами — специальными инструментами с лезвиями разной формы. Девушка решила, что обрезом займётся попозже, а сейчас сделает обложку, которая постоянно откладывается. Она подумала, сколько всего нового она узнала буквально за три месяца — о шефровке кожи для корешков, о шитье блоков и фицбундах, о выклейке форзацев, о фальцбейнах и фальчиках — вряд ли бы её привлекли все эти загадочные слова до той поры, пока она не вошла во вкус.
Итано налила себе белого чаю. На поверхности одиноко плавал белый цветок, а комната тут же наполнилась ароматом. Девушка мимолётно подумала, что есть в этом мгновении что-то волнующе очаровательное: стоять босиком в лиловом шёлковом халате на пятнах тёплого солнца, держать в руке тонкий бокал с ароматным чаем, и смотреть на полусобранные книги, почти готовые заказы, отдающие стариной.
Почтальон Урама думал об очаровании мгновения почти то же самое, но без терминов переплётного дела. Он увидел девушку с открытой веранды и вошёл, на ходу доставая телеграмму и забыв постучать. У самой комнаты с полураскрытой дверью он всё-таки затормозил и, посовещавшись со своим внутренним голосом, нерешительно стукнул костяшками пальцев в дверной косяк.
— Лучше поздно, чем никогда,— рассмеялась девушка.— Урама, дружок, я уже давно починила звонок у входа в дом, не стесняйся звонить в него. А то утром я иногда одета слишком по-домашнему.
Урама перебрал в голове все возможные варианты ответов, шумно засопел и извинился. Опыт подсказывал ему, что он ради чего-то сюда пришёл, и не оставалось ничего, кроме как вспомнить про телеграмму и отдать её Итано.
Девушка, заинтересованно глядя краем глаза на листок с бледными буквами, расписалась в получении и тут же вскрыла телеграмму. «Советуй, прошу, я влюбилась в бывшего твоего, Тауса, но бабушка сказала, что не надо, и я подозреваю, что не случайно. Лина». Сестрёнка обладала умением вместить всё важное в несколько слов, и Итано задумалась. Она прекрасно знала про Юмиллу, но делать больно Лине сразу и резко не хотелось. К счастью, Урама не торопился уходить, и девушка быстро написала телеграмму с единственным словом — «Приезжай» — и попросила отправить по обратному адресу. Пока телефонная связь в городке не работала, приходилось пользоваться таким немного старомодным средством связи.
Урама вышел на улицу и, осторожно оглянувшись — не смотрит ли девушка — вдохнул запах листка бумаги, что вручила ему белокурая Итано. Ему казалось, что от бумаги исходит какой-то нежный персиковый аромат и тепло, хотя, скорее всего, это просто пробудившееся солнце освобождало ароматы природы, что три месяца были скованы снегом. Он решил, что скопирует это слово на новый бланк, а оригинал, освящённый прикосновением Итано, оставит себе.
Девушка тем временем достала пластинку с записями «Битлз» и поставила песню «Всё, что тебе нужно — любовь». Сделала она это почти бессознательно, просто любила музыку и битлов в особенности, но потом решила, что это всё телеграмма виновата.
В характере Итано любовь к архаике, антиквариату, старинным раритетам и винтажу — любовь как к стилю — переплеталась с трепетным отношением к вещам, которыми уже мало кто пользовался. Она любила писать пером. Ей нравились виниловые пластинки — не компакт-диски, а LP и диски-гиганты, где нужно было выставлять обороты (на 33 или 45, хотя несколько старых пластинок были с другой скоростью — 78 оборотов), осторожно помещать иглу звукоснимателя на краешек вращающейся пластинки и слушать, воспринимая музыку из круглых колонок не столько ушами, сколько грудью — именно там что-то пробуждалось при звуках, чуть сдобренных шипением пластинки.
Эта песня неизменно вызывала у девушки улыбку: она вспоминала, как на видео записи песни Джон Леннон в перерывах между куплетами деловито жуёт жвачку.
Наконец, Итано приступила к работе. Написала на листке план — толстый картон, особым образом выделанная кожа в два слоя, как с паспарту, листы проклейки, фото на тонкой бумаге под рамку и четыре тонких металлических украшения по углам обложки. На задней обложке фотография автора, нарочно сделанная чуть размытой, должна быть вплавлена в кожаную поверхность. Работа предстояла кропотливая, аккуратная и долгая; сделав первые приготовления и приклеив первый слой тонкой кожи на картонную основу, девушка придвинула к столу кресло, взяла любимых «Трёх товарищей» Ремарка и открыла в середине: эту книгу она могла читать с любого места бесконечно.
Нерешительно звякнул телефон. Он уже несколько дней как лежал в другой комнате, но даже сквозь музыку Итано услышала его. Пришло старое сообщение от Лины; это значило, что заработали вышки телефонной связи. Девушка тут же написала ответ сестрёнке и принялась за проклеивание корешка.
…История произошла чуть больше года назад, когда Итано ходила на подготовительные курсы японского языка, встречалась с Таусом, а на этих самых курсах через два столика сидела Юмилла. Итано прекрасно знала о том, как относится Юмилла к Таусу, догадывалась, что девушка может плакать от бессилия по ночам в подушку, но довольно жёстко думала, что побеждает сильнейшая. Таус был без ума от её чуть золотящихся в солнечном свете белокурых волос, от тонких запястий и щиколоток, выразительных губ и глаз. Ну, и вероятно, от чего-то ещё, подумала девушка с улыбкой, словно вспомнив что-то.
На одну из лекций учительница принесла несколько старых книг на японском, настоящие раритеты, и в конце Итано подошла и как заворожённая рассматривала издания, бережно листая ветхие страницы. Почти все разошлись, а девушка ещё долго беседовала с учительницей; через день, на следующий урок, учительница объявила, что у неё пропали две книги, и внимательно посмотрела на Итано.
Девушка вспыхнула, словно заново переживала всё происходящее. «Сумимасэн, сэнсэй…— сказала она,— но ведь я была всё время на ваших глазах!»
От обиды и невозможности что-то доказать дрожали руки, что явно наводило на неё тень — особенно когда все знали, как она любит старые книги.
После неловкой паузы со своего места поднялась Юмилла и произнесла:
— Итано не брала книги. Ей очень бы хотелось, но она не брала.
Все посмотрели на неё, и Юмилла, бледная от того, что надо подбирать слова, продолжала:
— Тот, кто взял их, сейчас сидит в аудитории. Я предлагаю, чтобы не было скандала, вот что. Этот человек может оставить книги у меня в любом месте: положить в сумку, подбросить домой, как-нибудь ещё. Я верну эти книги учительнице.
Конечно, на неё посыпался град вопросов, но она не отвечала ни на какие. А на следующий день принесла две книги. Учительница решила, что это хорошо разыгранный спектакль, и жёстко предложила Юмилле покинуть курсы. Узнав об этом, Итано попыталась упросить учительницу изменить решение, но та была непреклонна, и девушка тоже ушла с курсов: благо, они не были единственными в городке. Два дня колебалась, а потом деликатно оставила Тауса и написала длинное письмо Юмилле. Близкими подругами они не стали, но лёд прежней неприязни был сломлен, и девушки даже были несколько раз друг у друга в гостях: Юмилла интересовалась всем на свете, поэтому с удовольствием наблюдала за работой Итано. Очень жалко было Тауса, который так и не узнал причины расставания.
Девушка решительно отправилась к холодильнику, чтобы подсластить царапающие воспоминания. Только пять вишенок, не больше.
Она опомнилась, когда вишенки стало трудно доставать из банки пальцами, а рядом лежала внушительная горка черенков. Спрятала жалкие остатки в холодильник и снова пошла работать.
Позвонил Ойван, издатель. После туманного вступительного слова, где очень ненавязчиво упоминалась работа, он пригласил девушку в пиццерию. К сожалению, девушка настолько погружена в работу, что даже никак не может оторваться. К счастью, директор готов терпеть со сроками работы сколько угодно, так что это не к спеху. А если девушка не хочет в пиццерию, любые ресторан или кафе на её выбор. К сожалению, девушка занята не только работой, у неё есть кое-какие семейные дела, поэтому она с глубочайшим сожалением снова вынуждена отказаться. После чего Ойван-руми так же туманно выразил пожелание скорее получить результат работы и выразил надежду, что семейные обстоятельства не вечны. Девушка любезно согласилась, что оба пункта выглядят совершенно достижимыми при известных стараниях. Наконец, можно было положить трубку, Итано упала в кресло, вытянув ноги, и задумалась.
С одной стороны, да, блондинка, да, красивая и к тому же неглупая (кокетничала она сама с собой). Девушка прекрасно осознавала достоинства своего тела и своего ума — не только достаточно эрудированная, но и принимающая правильные решения, и достаточно ориентирующаяся в непростых ситуациях. С другой стороны, почему в этом случае её нельзя воспринимать просто как сотрудницу или как друга? Почему даже самые поэтические признания и слова содержали в себе намёки на тесное знакомство при свечах и в минимуме ткани? С третьей стороны, Итано вдруг почувствовала очень сильное отвращение к играм, в которые играют люди. Без сомнения, ей нравился флирт, но иногда он обставлялся такой стеной искусственности, такими слащавыми словами, что чай в кафе можно было пить без пирожных. Слепое обожание Урамы; вязкие приглашения Ойвана; псевдоиндифферентные вопросы Даймина о её личной жизни; масляные глаза Элайджи всякий раз, когда он её видел; якобы случайные встречи с Оркутом… Девушка на мгновение сравнила себя с актрисой в минуту славы. Каждый готов бросить к её ногам море цветов или дорогие рестораны, но никто не знает о том, что в день рождения ей хотелось бы погулять по лесу, обнять берёзу, перепачкаться в её белой пыльце, лечь под деревом и смотреть сквозь ветки в небо. Никто не знает, что она по вечерам покупает пирожки у полуслепой бабушки за вокзалом, а потом относит их к обиталищу двух восьмилетних мальчишек-близнецов, которым родители слишком редко покупают новую одежду — дети едва только перестали прятаться от неё, и вчера сказали первое «спасибо».
Надёжно не было ни с кем. Умиротворение и спокойствие было только с Таусом.
Завтра день рождения, подумала Итано с тоской.
Надо просто сесть и уехать на день, забыв телефон дома. От этой мысли ей стало хорошо, и она стала измерять расстояние от фотографии до краёв обложки. Сложила всю композицию вместе, едва заметно пометила углы карандашом и начала склейку.
Телефон зазвонил снова. Прошептав едва слышно о том, что лучше бы вышки связи не чинили так быстро, она взяла трубку: звонила Лина.
— Я не смогу приехать. Ты можешь сейчас говорить?
Итано вздохнула и подробно, в деталях рассказала ей, почему рассталась с Таусом. Рассказала всё, что знала о Юмилле.
— Юмилла,— повторила Лина. Голос у неё был чуть сдавленный, и Итано подумала, что сестрёнка сдерживает слёзы и эмоции.— А как пишется её имя вертикальным письмом: с двумя «эль» или с обычным удвоением?
— Я не знаю — думаю, с обычным. Линолатэ, ты случаем не заговор на шёлке собралась писать?
— Госпожа старшая сестра,— рассмеялась Лина.— Я уже и крем приготовила, и заговор на шёлке обдумывала. Но всё же склоняюсь не делать этого всего. Хотя…
— Бабушка тебе про это сказала: «не надо»?
— Ага. Ну я и не стала. Так, плечи и грудь чуть-чуть намазала кремом.
— Ли… Остановись. Приезжай, как сможешь, он не единственный мальчик на свете.
Лина посопела и улыбнулась на том конце провода.
— Постараюсь, Ита. Тяжело мне всё равно. Я его каждый день вижу…
— Слушай, чего мы в нём нашли, а? — засмеялась Итано.
— Сама ума не приложу, вот просто без всяких причин!
— У меня есть сладкая вишня, и к твоему приезду я сделаю сандвичи с яичницей и помидорами. Идёт?
— Идёт. И чаю побольше запаси. Ита-Ита, я тебе такой подарок приготовила, ты сядешь, чтобы не упасть, а лучше ляжешь, чтобы наверняка!
— А что за подарок? — попытавшись сделать безразличный голос, спросила Итано.
— Ну да, сейчас вот прямо тебе и сказала! Ладно, белокурая, жди меня завтра с утра, не валяйся долго в постели.
— Слушаюсь, воронок. Целую.
Итано послушала гудки и положила трубку.
Полдень. Полдня на телефон, вишню, и едва начала работать.
Да, кстати, подумала девушка, вишню я ей пообещала, а в банке пять ягод осталось. Она снова отложила переплёт и стала собираться в магазин.
Солнце сквозь ажурную решётку покрыло её светлой сеточкой.
Итано вышла на улицу, посмотрела на солнце, вдохнула свежий воздух и зашагала по Сосновой улице к магазину.